Срочные дела с тещей рассказы. Интимный Интим Интимыч

1.
С Верой Ивановной я познакомился во время первого визита к будущей моей жене Татьяне. Дверь открыла невысокая сухощавая пожилая женщина и, увидев незнакомца, начала выяснять: кто, откуда и к кому пришёл. Но тут из-за её спины появилась Таня и впустила меня в дом. Я успел только представиться:
- Володя.
- Что ещё за Володя? - проворчала Вера Ивановна.
На этом, собственно, знакомство и закончилось. Однако во время моих последующих многочисленных визитов её отношение ко мне существенно изменилось. Всегда приветливая, доброжелательная, она не знала, куда посадить и чем угостить дорогого гостя. Иногда доходило до смешного. Однажды Таня позвала меня за стол, но будущей тёще чем-то не понравилась скамейка, на которую я собирался сесть. Она, не долго думая, выхватила её из-под меня, а другую, лучшую, поставить не успела. Не знаю, как я удержался на ногах, но хохот был всеобщий. Вера Ивановна, скрывая смущение, тоже улыбалась своей открытой доброй улыбкой. И вообще, за те без малого десять лет, которые мне пришлось прожить рядом с ней в нашей маленькой тесноватой квартирке, я ни разу не слышал, чтобы она ругалась с кем бы то ни было или хотя бы повысила голос. Доброжелательность и всепрощение - вот главные её добродетели.

Всю свою жизнь моя дорогая тёща проработала на швейной фабрике в нашем маленьком городке, раскинувшемся на берегу великой русской реки Волги. С трёх сторон город окружён лесом, и в тяжёлые военные годы она, как и многие её сверстницы, совсем зелёные девчонки-подростки, принимала участие в лесозаготовках, работала на фабрике, выполняя совсем не детскую норму.
"Всё для фронта, всё для Победы!" - таков был тогда всеобщий лозунг. Оставшиеся в тылу женщины и дети, получая за свою работу лишь скудный продовольственный паёк, - полуголодные, полуодетые, но полные решимости победить, отдавали все свои силы борьбе со страшным врагом, пришедшим убивать, разорять, порабощать наших людей и нашу землю.

Каждый знал и понимал, что от него зависит, быть ли Отчизне свободной или стонать под тяжёлым немецким сапогом. И тех немногих, кто пытался уклониться от добровольного каторжного труда, называли предателями, дезертирами, изменниками Родины. Позор и всеобщее презрение ложились на головы таких людей. А карательные органы всё равно принуждали их работать на Победу, но уже под дулами винтовок конвоиров. Остатки многочисленных лагерей по обоим берегам Волги - со своими и вражескими узниками - и ныне напоминают о том суровом времени. До сих пор стоят в нашем городе дома, построенные этими людьми...

Но молодая Вера, как и все её подруги, не думала о героизме. Просто не оставалось сил думать. На фронте ежедневно, ежечасно гибли те, кто ушёл защищать нашу Родину - их отцы, мужья, братья. Им нужна была одежда, обувь, оружие, продовольствие. И напрягая последние силы, отдавая до конца всё, что у них было, эти женщины и эти дети ковали в тылу нашу Победу. Они не задумывались о том, что два маньяка, в угоду своим бредовым бесчеловечным идеям, развязали всемирную кровавую бойню. Они просто делали своё дело. И победили. Не миллионы погибших, не генералы, не Верховный Главнокомандующий, но именно эти слабые женщины и дети одержали нашу Великую Победу! А мы с женой никак не могли понять, почему это у Веры Ивановны к семидесяти годам начал расти горб за спиной? Неужели тяжёлые военные годы таким необычным образом отразились на её здоровье? А может быть это были так и не раскрывшиеся в юности крылья? Кто знает?..

Именно с тех далёких времён появилась у моей тёщи привычка всё экономить и всё запасать. Вечером, если никого не было дома, она никогда не включала освещение. И всю семью приучала в сумерки сидеть без света. То же самое - с телевизором. Стоило выйти на минуту из комнаты, как телевизор, торшер, люстра - всё электрическое моментально выключалось.
- А вдруг загорится! - оправдывалась Вера Ивановна.
- Тебе в пожарные надо было идти работать, - возмущалась Татьяна.
И всё продолжалось по-старому. Однако экономила моя дорогая тёща совсем не из жадности. Она, выросшая в большой семье, где каждая копейка была на счету, знала цену этим самым заработанным копейкам. И в то же время все соседи, включая выпивох и откровенных алкоголиков, регулярно приходили брать у неё в долг. Она без разговоров могла отдать последнее, не думая о том, что до пенсии ещё далеко. И если кто-нибудь, не вернув долги, снова просил её об одолжении, Вера Ивановна с радостью помогала этому человеку. Причём, записей она никогда не вела и не запоминала, кому дала и сколько.

Совесть есть - отдадут, - отвечала тёща на замечания дочери.
Всё, что было в доме - пылесос, мясорубка, посуда, стулья, холодильник - по первому требованию отдавалось соседям. Казалось, что Вера Ивановна продолжала жить в бараке с длинным, от края до края коридором. Там, где прошла её молодость. Однажды на день рождения подарили моей дорогой тёще новое пальто. Сначала она обрадовалась, пошла примерять, а потом с сожалением заметила:
- Зря купили. Всё равно скоро умру - пропадёт.

Приходя с работы, мы с женой находили в холодильнике свежую буханку, вчерашний, позавчерашний и поза-позавчерашний хлеб. Татьяна спрашивала:
- Мама, ты зачем опять в хлебный ходила?
- А вдруг кто-нибудь придёт? - виновато пряча глаза, отвечала ей тёща.
Но на следующий день всё повторялось снова. И ничего нельзя было с этим поделать, потому что пенсия Веры Ивановны была в полтора раза больше Татьяниного заработка. Так Ельцинское государство оценило её заслуги перед Отечеством. Но хлеб не пропадал зря. Этого Вера Ивановна не могла допустить никогда. В подвале нашей хрущёвки всегда жили с пяток или поболее бездомных кошек. Ещё столько же приходило из соседних домов. И когда тёща появлялась на пороге с полной миской похлёбки, вся эта орава вылезала на свет Божий и начинала тереться у её ног. Ей оставалось только отгонять собак, которые тоже хотели чем-нибудь поживиться. Но в этом случае следующая порция была уже собачья. Никакие силы, никакие уговоры не могли заставить Веру Ивановну отказаться от этого ритуала. Услышав упрёки, она расправляла свою вечно сгорбленную спину и говорила каким-то особым, уверенным голосом:
- Да, я люблю кошек!
И все вопросы тут же отпадали.

Конечно, усатые-полосатые из подвала в жизни Веры Ивановны играли важную, но далеко не главную роль. Самым большим её любимцем был огромный лохматый рыжий кот по имени Мишка. Жил он у нас дома - на особом привилегированном положении. Спал - где хотел, чаще всего с Бабулей, как мы по-домашнему звали Веру Ивановну. Любое его желание выполнялось незамедлительно. Если котяра подходил к двери и протяжно произносил своё длинное "Мэу", то его тут же выпускали на улицу, причём с уговорами:
- Не ходи, Мишка гулять, на улице холодно. Ложись лучше спать, поздно уже.

Гостей всегда предупреждали, что гладить кота опасно - может цапнуть. Бабуля частенько сиживала на лавочке у подъезда. Болтала с соседками, иногда брала на руки Мишку и, будто с ребёнком, разговаривала с довольным, вальяжно развалившимся на её коленях любимцем, воспитывала:
- И куда это ты, Мишка, собрался? И зачем тебе чужие кошки? У нас своя в подвале живёт. Ты посмотри, глупый, какая красавица - серенькая, пушистая, ласковая...
Но у рыжего разбойника на всё был свой особый взгляд, и он убегал, порой, на несколько дней, заставляя хозяйку переживать, искать его, обходя все соседние подвалы. Возвращался худющий, с расцарапанным носом или изодранными в клочья ушами. Деловито набивал брюхо и опять отправлялся по своим неотложным делам, не обращая внимания на уговоры и причитания Веры Ивановны. Однажды он повздорил с пришлыми котами прямо перед нашим подъездом. Вой стоял страшный, и Бабуля, увидев из окошка это побоище, тут же принялась разгонять дерущихся. Но, несмотря на грозные окрики и увещевания, Мишка и двое его оппонентов приняли угрожающие статические позы и в три кошачьих глотки орали благим матом.

Когда Вера Ивановна, наконец, выбежала на крыльцо, рыжему драчуну уже здорово досталось по носу. Увидев кровь на мордочке у своего любимца, обезумевшая женщина схватила его и потащила домой. Но не тут-то было - раззадоренный котяра выпустил когти, цапнул свою защитницу, вывернулся и с новыми силами бросился на врагов. Те, увидав такой неожиданный поворот дела, с позором покинули поле боя. Серенькая кошечка, сидевшая неподалёку и наблюдавшая за битвой, тоже убралась восвояси, в подвал - от греха подальше. Бабуля, кое-как замотав платком рану на руке, уже не спеша подошла к Мишке, погладила, приласкала неугомонного воина, взяла на руки и понесла домой к кормушке. Немного успокоившись после боевых действий, победитель дворовой баталии медленно и отрешённо прошёлся по кухне, постоял немного и вдруг ни с того ни с сего снова заорал:
- Мауу.
Потом оглянулся удивлённо:
- Что это я?
И, наконец, спокойно принялся лакать из блюдца.

2.
Вера Ивановна рано осталась одна, без мужа. Жили они с Василием мирно - душа в душу. Воспитали двоих детей, построили двухкомнатную квартиру. В те, теперь уже далёкие времена не было принято разводиться, делиться или заводить любовниц.
- Все жили мирно так, система коридорная... - кричал, надрываясь, чуть ли не из каждого открытого окна хриплый голос Владимира Высоцкого. И это была истинная правда.
Наш коммунистический город строился на ровном месте, с нуля. Главная улица стандартно носила имя Ленина, второстепенные - Маркса, Энгельса и почему-то Гоголя. Но как-то так сложилось, что поначалу город состоял сплошь из бараков - тех самых, по Высоцкому: "...на тридцать восемь комнаток - всего одна уборная". Но Василий с женой были рады и этому. Так жили все. На заводе, где он работал слесарем, даже начальство имело довольно скромные квартиры. Не принято было в послевоенные годы выделяться и тем более - шиковать.

Заводы, возведённые в то далёкое время, стоят и поныне. Разбитые, разворованные в лихие девяностые, они восстали из пепла и снова дают продукцию. Плохо только, что сейчас берут туда работать любого забулдыгу без всякого разбора. Замечу, что раньше трудиться на таком предприятии считалось престижным - зарплата побольше и "стройку" давали. Это когда ты бесплатно отрабатываешь на строительстве своего будущего дома определённое количество часов, а затем вселяешься в новенькую многоэтажку. Этой привилегии - самому строить свою квартиру - могли удостоиться только самые лучшие заводчане, отстоявшие десять и более лет в очереди на жильё.

Получив, наконец, долгожданную "стройку", Василий с женой, не жалея времени, сил и здоровья, по выходным и вечерами честно отработали все положенные часы, которые незаметно складывались в месяцы и годы их жизни... Работая на износ, советские люди думали примерно так:
- Ладно, мы жили плохо и бедно, но теперь будем трудиться из последних сил, чтобы наши дети были счастливы и богаты.
Какое это было заблуждение! Они вырастили целое поколение бездельников, способных лишь просиживать штаны в конторах и перекладывать бумаги с места на место. Не знали, не догадывались наши родители, что бесцельное времяпровождение порождает многочисленные пороки, а потому воспитали безвольную, бессовестную, безыдейную, беспринципную инертную массу людей, не способных ни на что, кроме удовлетворения своих насущных немудрёных потребностей. Редкие исключения только подтверждают правило...
А может быть всё не так уж и плохо? Может быть найдётся выход из этого тупика? Думаю, что найдётся. Это просто такая особенность русского характера - сначала создавать себе трудности, а затем их героически преодолевать, теряя души и жизни миллионов людей...

Наконец-то всё наладилось у Василия: семья, квартира, работа - живи и радуйся. Но не тут-то было! На его родном заводе в производстве широко использовался технический спирт. Это был самый дешёвый продукт, крайне необходимый для протирки большинства изделий. И в разделе техобслуживания, в инструкции по эксплуатации любого советского агрегата - обязательно значились нормы потребления этого важнейшего, можно даже сказать стратегического материала. Изделия отечественной промышленности без него работать не могли - категорически! Импортные устройства почему-то работали, а наши - нет. Недаром говорят: "Что бы ни изобретали русские - получается самогонный аппарат".

Спирт на завод поставлялся десятками столитровых бочек и в просторечии именовался ШИЛО. Это потому, что с его помощью можно было проткнуть любую бумажку, изготовить хоть атомную бомбу, минуя бюрократическую волокиту. И это была самая страшная государственная тайна, бдительно охраняемая первым отделом и двумя рядами колючей проволоки, между которыми бегали злые овчарки, готовые порвать штаны любому охотнику до наших тайн.

Василий был опытным слесарем. Про таких говорят: "Золотые руки". Но не золото липло к его рукам, а почему-то больше бутылки с «шилом». Все, от простого работяги до заводского начальства, за левую работу, «чумару» в просторечии, расплачивались с ним "огненной водой". Так было принято. И чтобы кроме выпивки иметь достойную зарплату, чтобы начальство закрывало глаза на левые заработки, чтобы отпуск был не в солнечном декабре, чтобы… Да мало ли! В общем, почётной обязанностью Василия, как, впрочем, и других работяг, стало выполнение ремонтных работ в квартирах и на дачах многочисленного заводского начальства. Тем, кто соглашался заниматься этим в рабочее время, и наряды правильно закрывались, и премию давали хорошую, и "стройку", согласно очереди. А в конце рабочего дня, проведённого в начальственной квартире, - ещё и бутылку спирта. Так сказать, посошок на дорожку.

Поначалу Василий отказывался, но годам к сорока спился окончательно. Его и общественность "разбирала" на собрании, и премии бедолагу лишали, когда попадал в вытрезвитель, и жена на него начала смотреть косо, и с дочкой поругался, и даже кошка вдруг, ни с того ни с сего, стала шипеть на пьяного хозяина, забившись в угол. Страшно болел сожжённый техническим спиртом желудок, а тут ещё незаметно подкрался кризис сорокалетних, когда человек пытается переосмыслить прожитую жизнь... В конце концов, собрав воедино остатки замутнённого алкоголем сознания, Василий решил, что дом он построил, деревьев посадил достаточно, детей вырастил... И опрокинув последний стакан, несчастный сунул голову в петлю...

После смерти мужа семье Веры Ивановны опять пришлось затягивать пояса. Дети доучились кое-как, переженились, но дочка не очень долго была замужем - вернулась к матери с маленьким сыном, и стали они жить втроём. Татьяна работала, а Вера Ивановна, ставшая теперь Бабулей, занималась хозяйством, присматривала за ребёнком. Своих детей она вырастила спокойными, добрыми, отзывчивыми. И внук, несмотря ни на что, рос таким же. Жизнь потихоньку вошла в своё русло.

3.
Интересный случай произошёл с нашим соседом, который частенько брал у Бабули деньги взаймы, чтобы под настроение заложить за воротник. В молодости он уехал на Север, но, отработав положенный срок, вернулся домой и устроился на родной завод. Без проблем дотянул до шестидесяти и незадолго до этого заветного для большинства мужчин юбилейного срока, решил наведаться в пенсионный фонд, где ему с прискорбием сообщили, что он опоздал ровно на пять лет:
- Где же вы были раньше? Почему не пришли вовремя? А теперь поздно пить боржоми, уважаемый!
- Как это так? Почему? - возмущался мужчина. - Верните мне мои деньги! Я их заработал!
Но во всех кабинетах, которые он обошёл, ему отвечали одно и то же:
- Вы сами виноваты. Пенсия выдаётся только тем, кто вовремя написал заявление. Таков закон. А если заявления нет, то плакали ваши денежки!

Как бедолага возмущался сначала! Как он расстроился потом! Как на него показывали пальцами, как смеялись над ним соседи! Он пил неделю или больше и, набравшись, каждому рассказывал свою душещипательную историю. А на юбилейном - по случаю шестидесятилетия - обеде один остряк-самоучка поднял свой бокал за нашу страну дураков и непуганых идиотов. Но у юбиляра - то ли к этому моменту всё перегорело, то ли он устал от тостов, запивая высказывания предыдущих ораторов - почему-то на адекватный ответ обидчику не хватило сил. Несчастный только махнул рукой и молча выпил.
Не понимаю, до какой степени надо верить в справедливость нашей государственной машины, чтобы позволить над собой сотворить такое! Да, времена меняются, а люди остаются прежними. И угнаться за этими изменениями - ой, как трудно, а порой и совсем невозможно...

Вера Ивановна частенько ходила к своим старинным подругам в гости, помогала тем, кто нуждался. А над одной из них, Вассой Павловной, женщины взяли шефство. Васса, Василиса или Васёна, как звали её хорошие знакомые, не имела детей и была старше своих товарок лет на десять. Война, молодость и неимоверно тяжёлая работа на швейной фабрике сблизили, сдружили женщин на всю оставшуюся жизнь. И были они, как говорится, не разлей вода. Муж у Васёны умер, и осталась она одна в когда-то престижной, а теперь захудалой коммуналке с огромной кухней на три семьи. Деревянный дом с окнами на Волгу подгнивал, разваливался потихоньку, и пришлось некогда красивой и статной женщине, Василисе, на старости лет жить в большой холодной комнате вместе с крысами, клопами и тараканами, бороться с которыми она была уже не в силах. Родственники к ней приходили иногда, но она их даже на порог не пускала:
- Они хотят здесь кого-нибудь прописать, а меня сдать в дом престарелых, - доверительно сообщала Васса Павловна подругам. - Пусть лучше комната останется соседям, у них дети маленькие.

Во второй половине девяностых с Васёной случилась беда. Ей много лет выплачивали пенсию за умершего мужа, и вдруг какой-то ревизор определил, что эти выплаты были незаконными. Деньги надо было вернуть государству, и пенсия Вассы уменьшилась настолько, что стало хватать, как говорят, только на хлеб и на воду. Может быть это расстаралась её обиженная родня? Кто знает?
К тому времени Васёна далеко ходить не могла. Пыталась торговать самогоном, но пьяными кампаниями на полянке под окнами дома заинтересовалась милиция, и неудачливую самогонщицу строго-настрого предупредили.

С продуктами было плохо, и продовольственные талоны Вассы Павловны отоваривали подруги или соседи, а раз в месяц женщины собирались вместе, грели на плите воду и прямо посреди комнаты мыли хозяйку в большом корыте. С талонами на водку было труднее. Но сосед, ветеран войны, имевший льготы и право не стоять в очередях, ежемесячно доставлял Васёне огненную жидкость.
Шла горбачёвская перестройка, и привыкший к возлияниям народ сходил с ума от дурацкого, иначе не назовёшь, "сухого закона". Пили всё, что горит, но, в основном, на букву Ш: шпирт, шамогон, шмирновшкую… Всюду валялись пустые флаконы из-под "трояна" - жидкости для мытья окон, хорош также был лосьон огуречный - два в одном, делали настойку из конфет, обходя дефицит сахарного песка, на одном из заводов вымешивали и пили шеллак (тоже на ш) - какую-то техническую жидкость.

Вовсю гремели безалкогольные свадьбы, регулярно собирались общества трезвости, извращенцы, а нашего соседа, убеждённого алкоголика, принудительно заставили лечиться в ЛТП (сокращённо - лечебно-трудовой профилакторий). Пять дней в неделю он там принимал процедуры и перевоспитывался трудом, а на два оставшихся дня его выпускали, и на радостях бедолага надирался дома до поросячьего визга. В понедельник утром, хмурый, вставал пораньше и, не похмеляясь, всухую, шёл лечиться дальше.

Деньги в те времена как-то потеряли свою ценность, и народ исподволь, постепенно заменил их «жидкой валютой», спиртным. Хоть и с боем, но добровольный помощник Васёны добывал для неё заветные бутылки в толпе страждущих перед водочным магазином. Ветеранов тогда уважали, и даже в этих очередях, где люди, порой, теряли человеческий облик, - победителей, воинов ушедшей войны, почти всегда пропускали без очереди. Главное было - протиснуться к прилавку, наглухо вмурованному в пол, и предъявить продавцу талоны, купоны, паспорт с пропиской и пустые водочные бутылки. Если чего-то не хватало, то забывчивому ветерану приходилось искать недостающее, а затем повторно идти на штурм водочного магазина. Но если результат был налицо, то садились они с Васёной за её широкий стол посреди комнаты, и начинались разговоры "за жизнь". Правда, частенько заканчивались они приходом жены ветерана, худой, будто смерть, старухи, которая выгоняла его в толчки, приговаривая:
- Иди домой, срамник! Нечего по чужим бабам шляться! У тебя своя жена есть!

Молодёжь смеялась, потому что зрелище было, действительно, комичное. Но однажды Васса Павловна так хорошо спрятала продуктовые талоны, что нашли их только ненавистные родственники, когда обшаривали комнату после её похорон. Как она расстроилась:
- Всё, смерть моя пришла голодная! - причитала несчастная женщина.
И, действительно, несмотря на уговоры, на помощь подруг и соседей, Васёна не пережила такого горя. Обирать товарок она не хотела, одалживаться – тоже. Поэтому просто слегла в постель и умерла несколько дней спустя. Помощь от горисполкома в виде продовольственного пайка, выписанного по такому экстраординарному случаю, опоздала. Продукты принесли, когда Васса Павловна, обмытая и одетая в последний путь, лежала на столе в своей большой комнате.

4.
После смерти подруги Вера Ивановна очень сильно сдала. Да и то сказать - семьдесят нелёгких лет за плечами… Отметили мы Бабулин юбилей и отвезли её в больницу, оставив мою дорогую тёщу в большой общей палате с двумя рядами стандартных металлических коек. А через несколько дней решил я узнать, как проходит лечение.

В кабинете сидели два доктора - мужчина и женщина. Подойдя к женщине, лечащему врачу, я поинтересовался подробностями: какой поставлен диагноз, какова перспектива, чем можно помочь? Доктор порылась в своих бумагах и, глядя мне прямо в глаза, изрекла нечто необычное, смешное и печальное одновременно:
- Так, ну что же, жить ваша Вера Ивановна будет, но рожать, к сожалению, больше не сможет.

Этот диагноз, пересказанный мною впоследствии много раз друзьям и знакомым, эти слова, над которыми люди смеялись в десятки глоток, в тот момент повергли меня в шок:
- Как рожать? Ей же семьдесят лет!
Врач нахмурилась, сожалея о допущенной оплошности, и ещё раз перелопатив свои бумаги, наконец, выдала новый вердикт:
- Ага, вот. Это не та Вера Ивановна. А у вашей, похоже, рак.
- Рак? А как вы поставили такой диагноз? Какие делали анализы? - спросил я, пытаясь бороться с растерянностью, злостью и раздражением.
- Ой, да о чём вы говорите? - вступил в разговор второй доктор. – Посмотрите на неё - худая, бледная… Одним словом - рак. А если нужен вам окончательный диагноз, то везите свою бабушку в раковый корпус. Там разрежут, проверят и напишут официальную бумагу. Но кому нужны эти лишние мучения? Лучше забирайте поскорее, и пусть она умирает дома!
- Может быть лекарства какие-то нужны?" - не унимался я.

Но врач, будто школьный учитель тупому двоечнику, принялся мне объяснять, что не стоит тратить на Веру Ивановну деньги, что она всё равно умрёт и что... Но я больше не воспринимал его доводов, не мог спокойно слышать этот слегка гнусавый размеренный голос. Раздражение, злость и ненависть ко всем равнодушным, бездушным и самодовольным людям этого мира переполняли меня и выплеснулись, наконец, наружу. Расширенными, выкатившимися из орбит глазами я с ненавистью смотрел прямо перед собой, пока женщина-врач не изменилась в лице и не отвернулась. Сам не узнавая своего охрипшего страшного голоса, я с усилием выплюнул, выдохнул, выдавил из себя:
- Попрошу Вас, уважаемая, внимательнее отнестись к Вере Ивановне!
И, не чувствуя ног под собой от возбуждения, повернулся, вышел вон и хлопнул дверью.

Впоследствии оказалось, что моя выходка спасла Вере Ивановне жизнь. Одет я был в красивую чёрную кожанку. Точно такие тогда, в середине девяностых, носили новые русские - хозяева жизни, бандиты. Они не раз привозили в хирургическое отделение истекающих кровью братков. А по дороге, в машине, наставляя перепуганного до смерти хирурга, выдернутого, зачастую, прямо из постели, спокойно и доходчиво объясняли ему:
- Смотри, Айболит, если ты сделаешь своё дело как положено, то будет тебе счастье и деньги в придачу. Ну а если, не дай Бог, умрёт наш товарищ, то тогда и ты отправишься на тот свет вслед за ним, не взыщи!
Об этих бандитских выходках знали все - весь медперсонал до последней нянечки. Думаю, что врачи приняли меня за одного из братков и, опасаясь за свою жизнь, сделали всё возможное и невозможное, чтобы помочь моей любимой тёще.

Опомнился я только у койки Веры Ивановны. Посмотрел на неё оценивающим взглядом и подумал, что, действительно, выглядит она так, будто только что прибыла из Бухенвальда. Бедная женщина почти не вставала с койки. И я, чтобы хоть немного приободрить её, жену, да и себя тоже, негромко спросил:
- Как дела, Вера Ивановна?
- Дела - как сажа бела", - с вымученной улыбкой ответила она, и у меня защемило сердце...

Но через неделю, к нашему всеобщему удивлению, моя любимая тёща пошла на поправку. Она начала вставать с койки и, наконец, запросилась домой:
- Всё, надоело мне здесь. Я тут лежу, а в подвале кошки не кормлены.
Выходя из больницы, мы встретили лечащего врача-женщину, которая подошла ко мне и сказала, что у нашей Бабули перестал вырабатываться в организме витамин В-12. И теперь, всю оставшуюся жизнь, ей надо еженедельно делать уколы этого самого витамина.

Выписавшись из больницы, тёща моя жила ещё долго - целых десять лет. Кормила кошек, воспитывала внуков, варила обеды, помогала соседям деньгами, вещами, всем, чем только могла. И сделала много хороших и нужных дел. А если встречались на её пути недобрые люди вроде тех, что обманом выманили у старухи удостоверение ветерана труда, она, никому ничего не говоря, уходила в подвал к своим кошкам, и только они видели, быть может, её горькие слёзы.
Помню, что когда через десять лет после описанных событий Вера Ивановна лежала без памяти на своей кровати, а кошки в кои веки были снова не кормлены, я подошёл к ней и спросил, совсем не надеясь на ответ:
- Как дела, Вера Ивановна?
И она даже не сказала, а только еле слышно выдохнула:
- Как сажа бела...

Так ушла из жизни эта мужественная женщина, пережившая суровые годы войны, послевоенную разруху, многих правителей с их грандиозными планами и невыполненными обещаниями, но не утратившая, несмотря ни на что, своего природного оптимизма, веры в светлое будущее. Она воспитала детей и внуков добрыми, честными, трудолюбивыми, готовыми к любым невзгодам и испытаниям.

С её смертью лично для меня закончилась, ушла навсегда эпоха неисправимых романтиков, и началась новая эра циничных прагматиков или прагматичных циников – как угодно. Но всё-таки жаль, что дети и внуки людей ушедшей эпохи, в большинстве своём, так и не смогли сохранить, удержать, воспитать в себе душевные качества, присущие нашим предкам, жившим в послевоенное непростое время. И это обидно.

ТЁЩА.
Перед конечной остановкой поезда, в купе остались двое пожилых женщин. Одна рыжеволосая, курносая, с многочисленными веснушками на круглом, курносом лице, другая худощавая, с большим носом, тонкими губами и водянистыми, навыкате, глазами на смуглом лице, отдававшим желтизной. Жёские, тёмные волосы коротко подстрижены, но грубый волос не укладывался в нужную форму, торчал ежистым настилом.
Почти приехали, Валентина Ивановна,- облегчённо вздохнула рыжеволосая соседка, всматриваясь в мелькающие, привокзальные постройки,
«Кто нас будет встречать?»
«Меня обещала встретить дочь с скороспелым мужем!»
«Что так не лестно о зяте?»
«От безисходности моя Ирма за него вышла. Обстоятельства заставили, Лия Николаевна. Вот продукты дочери везу, голодает она, а ей кушать хорошо надо. Беременна она!»
«Бывает,- посочувствовала Лия Николаевна,- только сейчас, вроде, с продуктами не плохо, от чего голодает?»
«Мужик непутёвый попался, плохо зарабатывает!»
«Бывает,- опять протянула рыжеволосая,- скороспелый брак, значит, вынужденный, бывает!»
«А Вас кто встречает?»
«Никто, одна я, как перст на белом свете. «Чёрной вдовой», прозвали. Примета на лбу, видишь?,-
- Лия Николаевна приблизила покатый лоб к водянистым глазам соседки по купе,
-С самой верхушки середины лба острый клин волосяного покрова начинается. Клин на лбу - вдовий знак!»
«Такого не слышала!».
«Знаков судьбы много всех не упомнишь, не запомнишь, пока не сбудутся»
«Ох,-
- тяжело выдохнула соседка,-
- заберу дочь к себе, дома родит, воспитаем!»
«Выходит, Ирмочка Ваша подкидыша муженьку приподносит!»,-засмеялась Лия Николаевна. Вспыхнувший румянец покрыл желтизну щёк попутчицы. На смуглом лице выступила испарина.
«Чего ты выдумала. С первого раза ребёнок получился!»
«Бывает!»,-
Задорно согласилась Лия Николаевна.
Поезд остановился.. Шум вокзальной суеты ворвался через открытые, проводником, двери вагона.
В окно заглянуло улыбчивое лицо мужчины и продолговатое, бледное лицо молодой женщины.
«Мои,- удовлетворённо гыкнула Валентина Ивановна,-
Дочь совсем худая. Извёл, мерзавец!»
В купе быстро вошёл плотный, добродушный мужчина с чисто русской, открытой улыбкой.
Валентину Ивановну, словно,
Подменили. Она расцеловала зятя в обе щёки, потом,
Со слезами на глазах, запричитала, обнимая дочь:
«Господи, до чего же ты исхудала! Не зря я еду привезла! Все эти сумки с продуктами!»
Она бросила быстрый взгляд на Лию Николаевну, подчёркивая несчастье своей дочери.
«Зачем Вы столько везли? У нас всё есть!»,-
- взмахнул руками зять, выгребая с полок ношу Тёщи.
Егор!»,-
Удивлённо воскликнула Лия Николаевна,-
Так это твоя тёща, сосед!»
Знакомство в поездах, не редко, вызывает исповедь излияния жизненных неудач к временному спутнику, который выйдет на своей остановке и забудет про выложенные ему откровения, ибо, обычно, люди больше не встречаются, а на душе облегчение. Произошло исключение из правил! Исповедь Валентины Ивановны слушала соседка зятя. Бывает же такое!
У Валентины Ивановны отвисла челюсть. Водянистые глаза потемнели от неожиданности.
Она рассчитывала пустить слух о неудачном замужестве дочери и плохом, непригодном для семьи зяте, надеясь, в маленьком городке, как в деревне, сплетня обойдёт каждый дом, развод дочери будет оправдан, а тут такое, не предусмотренное, обстоятельство! Лия Николаевна весело кашлянула. Эпизод позабавил её. Егор радушно приобнял соседку.
«Привет, тётя Лия! Я и вам помогу выгрузиться!»
Быстро и ловко парень вынес поклажу обеих спутниц на перрон, погрузил в машину, предложил место и соседке. По дороге, он шутил, переговаривался о новостях с Лией Николаевной. Мать и дочь ехали молча.
Егор делал вид, что не придаёт значения холодной отчуждённости тёщи, остановил машину у калитки своего дома. Настороженным взглядом проводил, демонстративно, вышедшую тёщу, помог соседке донести багаж, и, только тогда, занёс многочисленную поклажу Валентины Ивановны. Тёща фыркнула, как рассерженная кошка:
«Лучше бы я сама внесла вещи! С таким зятем и продукты, поди, испортились!»
«Зачем Вы их везли, у нас всё есть!»
«Не вешай лапшу на уши! Голодуете вы тут!»
«Что за чушь? Скажи, Ирмушка!»
«Мамочка права! Спасибо ей, я так соскучилась по вкусненькому!»
Егор так и сел на рядом стоящий стул.
С приездом тёщи, жизнь молодых пошла на перекосяк.
Тёще в зяте не правилось всё, как ходит, как говорит, как сидит, как общается с женой и людьми, как неразворотлив в домашних делах, как мало получает, как нерасторопен, как ест, как спит. Придиралась к слову, к поступкам, к высказываниям, к тону голоса, к мимолётно брошенным словам. Казалось, она занята только тем, что выискивает причину к чему бы придраться.
Ирма не отходила от матери, во всём ей потакала, обсуждала с ней поступки мужа, жаловалась на его малую зарплату. Ирма, натужно, выпячивала перед соседями, округлившийся животик, старалась вызвать к себе жалость. Когда мух уходил на работу, они с матерью шли в магазин. Ирма хватала из рук матери, таскала тяжёлые сумки, из магазина, что нагружала мать. Соседи шептались, то ли муж не жалеет жену, то ли жена беременность сбросить хочет. Из-за этой паказухи, постоянно, Егор ссорился с женой. Валентина Ивановна специально, выбирала время для покупок, когда Егор уходил на работу. Встречным и соседям сетовала на жестокого зятя, мол, беременной жене приходится таскать продукты, а у мужа машина в гараже, а он «ухом не ведёт! Несчастной дочери так не повезло с мужем»
Взбешенный таким поведением тёщи, Егор взрывался, но не обдавал тёщу матом, а только пытался убедить её и жену не делать этого, не таскать тяжести. Лия Николаевна пристально наблюдала за соседями. Егора ей было от души жаль.
«На двух работах, сутками работает, по дому, как семейный раб, всё исполняет, сколько не угождает, всё не хорош!, -
не раз говорила она знакомым,-
-хаять мужика напрасно, видно, почву для развода готовят!»
С соседями, по улице, Валентина Ивановна была очень дружелюбна, приветлива. Особенно, часто старалась общаться с Лией Николаевной.
Говорили о погоде, о церкви, но, каждый раз Валентина Ивановна переводила разговор переводился на семейную жизнь несчастной дочери.
«Что ты за имя такое немецкое для дочери придумала? Язык вывернешь, пока скажешь!»
«Имя, как имя, иностранное. Не люблю я бытовуху, Маша, Даша, Оля, Поля и прочие старообрядье, нафталином пахнет!»
«Бывает!»,-
Уступила соседка. Они сели на лавочку у калитки. Валентина Ивановна достала дамские брюки и цветную кофточку. В водянистых глазах зрачки забегали, как маятник.
«Примерь, Лия, подойдёт, дарю!»
«Что ты,-
Всплеснула руками соседка,-
дорогое небось!»
«Пустяки! Ирме велико, да беременна она. Тебе, думаю, в самый раз!»
Лия Николаевна погладила шелковистую, приятно-бархатистую ткань. Искушение победило неприязнь. Такую обновку ей не купить. И, хотя она понимала, для чего соседка подкупает подарком, не устояла, взяла. Разговор сразу оживился. Лия Николаевна внимательно слушала, скорбные и горькие жалобы Валентины Ивановны на зятя. Добродушный, открытый душой, приветливый, наивный Егор, каким его знали с детства соседи, превращался в жестокого, бездушного деспота-тирана, эгоиста, скрягу, а Ирма в не счастливую, затравленную, загубленную женщину.
«А какой у Ирмушки жених был!,-
Сокрушалась тёща,-
-не чета этому нищему интеллигенту!»
«Что ж не женились то?»
«Лучшая подруга отбила!»
«Бывает!»
Однако, про себя, соседка подумала:
«Видно, понял парень, что за птицы мать с дочерью!», вслух заступилась за соседа:
«Егор всё у вас по дому делает, ещё сутками дежурит, около Ирмы, постоянно, крутится, с душевной чистотой, трепетно к ней относится, услужливый такой!»
«У нас в доме матриархат! Не спорю, безотказный, но не мужчина, а безвольный Лох-неудачник, подкаблучник! Я таких не люблю!»
«Зато дочь твоя его любит!»
«Не любит. От безисходности за него вышла! Развестись им надо»
«У них же ребёнок будет!»
«Потому и терпим. Сам он её никогда не бросит. Как Ирма решит, так и будет. Обещал Егор имущество на Ирму с ребёнком переписать. Это мужской поступок. Посмотрим, стоит ли уважать его и жить с ним!»
«А он с чем останется?»
«Ребёнка завёл, обеспечить должен!» Неловкое недоумение Лии Николаевны, Валентина Ивановна попыталась затмить действенным способом, перевела внимание на своё подношение.
Довольно дорогой подарок, не обноски, приятно щекотал душу, сама бы Лия Николаевна подобное не купила, средства не позволяют. И, хотя она поняла, зачем подкупают её, начала благодарить соседку.
Валентина Ивановна усмехнулась краем губ, до чего же взятки действенны! Внутреннее удовлетворение отразилось на её неказистом,. смуглом лице широкой, располагающей улыбкой. Она доверительно положила свою ладонь на руку Лии Николаевны. Холодная, скользкая, липкая кожа неприятно поразила собеседницу.
«Господи, кожа, как у змеи! Ладно, бывает!»
Подарок затмил неприязнь.
«Давай я тебе погадаю!»
В хрипловатом голосе Валентины Ивановны чувствовалась полная, господствующая нотка. Лия Николаевна замешкалась. Ей не хотелось обидеть соседку, но и о магии гадания она слышала много плохого.
«Да гадать-то мне не о чем. Живу на пенсии, как по расписанию. Дом, хозяйство, кровать на отдых, снова дом, потом опять хозяйство, сон. И
так изо дня в день! Ни мужа, ни детей!»
«Старая дева что ли?»
«Типа того. Любила, ждала, а его убили. Войны официально нет, а ребята гибнут при разных конфликтах за рубежом уже не одно десятилетие. В Отечественную войну, за Родину погибали, а сейчас, я лично, и не пойму, почему на чужой земле гибнут. Сколько невест без мужей осталось, сколько матерей без сыновей, - никто не считает!»
«Боевой долг, значит, выполнил!»
«Вот и я тогда, по молодости, от горя, потрясения, и отчаяния военкому выпалила. Какой долг у моего жениха был? Ни работы, ни жилья, ни учиться, ни лечиться…. Военком тут так на меня поднялся, мол,
за такие слова я тебя знаешь куда упеку?.. Кто ты ему? Ни жена, ни родственница, а полюбовница, до армейская. Таких вас пруд пруди! …. Я от страха онемела, дара речи лишилась. Замолчала, ушла в себя. С тех пор и одна. Никто не мил, не могу его забыть!»
Валентина Ивановна косо глянула на соседку. В её бегающих зрачках вспыхивали и гасли мелкие искорки.
«Есть у тебя на примете любой старичок? Могу
приворот сделать!»
Лия Николаевна отшатнулась, вскочила.
«Ты колдунья, что ли?»
Подарок упал с её колен на землю, она подняла его и положила на колени Валентине Ивановне.
«Я подумала, прикинула, маловат мне костюмчик, возьми обратно!»
При последних словах, соседка непроизвольно дёрнулась, водянистые глаза потускнели. На миг обе, словно, застолбились.
«Люди неправильно о неизученной энергии вселенной понимают! Человек - уникальная, космическая сущность, понять её можно через магию!»
В этот момент к скамейке подошёл Егор. От улыбчивого лица не осталось и следа.
Уставший от без сонного, ночного дежурства, он смотрел на женщин печальными, грустными, большими, серыми глазами. Одно веко часто дёргалось нервным тиком.
«До чего довели весёлого, жизнерадостного парня!»,
Ужаснулась про себя Лия Николаевна.
Тёща укоризненно начала отчитывать зятя:
«Где ты ходишь? Ирмочке плохо, врач кучу лекарств выписала! В аптеку надо идти!»
«Отдыхать ему надо!»,
- не выдержала Лия Николаевна. К нё удивлению, по её мнению, загнанный, затравленный, Егор, довольно резко ответил:
«Не вмешивайтесь в чужую семью!»
«Была бы семья…», сорвалась соседка, но прикусила язык, развернулась и пошла.
«Каждая семья живёт по своим законам!»,
-донёслось ей вслед хрипловатым, торжествующим голосом Валентины Ивановны.
«Не семья, а ужасная карикатура!»,-
Не осталась в долгу Лия Николаевна.
Пропалывая грядку, Лия Николаевна услышала короткие смешки за своим забором. По ту сторону её огородной ограды, начиналась густая придорожная лесополоса. Здесь, от некогда стоящей автобусной остановки, осталась широкая, длинная лавочка, облюбованная для свиданий молодыми парами посёлка. Женщина давно просила администрацию поселения, снести «лежанку парнографии», Как называла скамейку Лия Николаевна, но на её жалобы не реагировали. Мало ли где встречается молодёжь, лесополоса свободная зона для встреч. В огород не лезут, пожилого человека не донимают. Запрета для любви нет. Приглушенный голос девушки был поразительно похож на голос Ирмы..
Женщина не удержалась от любопытства, осторожно, украдкой, подошла к забору.
Не здешний, видимо, залётный, черноволосый, спортивный парень, нежно гладил кругленький животик Ирмы.
Правильные черты лица не выделялись красотой, но были насыщены мужской привлекательностью мужества и силы, в нём чувствовалась мания величия, превосходства, что отражалось не только в мимике лица, но и тоне голоса. Внешне, Егор был красивее, в нём светилась гармония души, но он уступал мужской силе незнакомца.
Ирма, внешне весёлая, призывно кокетничала, умело бросала короткие смешки, улыбки. Стреляла томными глазами с лукавой искоркой, застенчиво опускала веки, наивно, по -детски, отвечала «ага!» Само воплощение невинности!
«Ну надо же?! Ни рожи, ни кожи, а таких ребят отхватила!»,
Изумилась соседка.
Разговор затаившихся любовников, походил на воркование голубков.
«Ты знаешь причину, по которой я не могу бросить жену. Жить ей осталось немного, потерпи!»
« Не беспокойся, Лёша, наш ребёнок будет обеспечен полностью, как и мы в будущем. Егор согласился переписать имущество на меня»
«Что? ,-
-радостно изумился любовник,-
- И дом тоже?»
«Дом в первую очередь, даже не задумался. Он любит меня безумно! Сделает всё, что угодно, если я попрошу!»
«Не хватает ума ни на анализ, ни на размышление?»
«Ты меня обижаешь, Лёша, вместо того, что бы похвалить!
Я сразу поняла, у него мозги направлены только на женский передок!»
«Ну, ты как была со школы стервой, так и осталась!»
Оба пошло, игриво засмеялись.
Под ногами Лии Николаевны хрустнула ветка, потеряв равновесие, она упала. Влюблённые насторожились. Опираясь на локти и пятки, соседка на спине, поползла обратно в огород. Женщина с трудом встала на ноги только у брошенной мотыги возле грядки.
«Ну, ёлки зелёные, вышивки строчёные!», выругалась она, отряхивая себя от земли, мелких сучков, травяных наносов.
Услышанное коробило душу Лии Николаевны, хотелось обо всём рассказать соседу, над которым у неё сложилась вне гласная опека. Кое-как приведя себя в порядок, она стала поджидать Егора на скамейке у калитки. Торопливым шагом мимо прошла Ирма, небрежно поздоровавшись кивком головы. Время тянулось медленно. Проходили поселяне, озабоченные делами, здороваясь кивком головы или бросая короткое: «привет» Не было прежней открытости, лёгкости в общении и поведении. Появилась отчуждённость, озабоченность, изоляция от прежних отношений. Только дети, казалось, как в старые времена, беззаботно играли, веселились, задирались, не обращая внимания на взрослых. Лие Николаевне вспомнился из детства, вихрастый Егор, часто льнувший к матери, он не хотел с ней надолго расставаться, словно чувствовал вечную разлуку. Женщина тяжело вздохнула. Перед смертью, мать Егора крестила сына в церкви и там же взяла слово крёстной матери, опекать крестника, что Лия Николаевна и делала. Мертвенно-бледное лицо, с большими, серыми, как у Егора, глазами, заполненные нестерпимой, смертельной мукой, умоляюще смотрели на неё. Сердце Лии Николаевны обливалось кровью, страдая за сироту. Мальчишку в детский дом не отдала, опекала до совершеннолетия. Егор прилип к крёстной матери, расставался с ней перед армией, как с родной. Обо всём всегда с ней делился, а вот о женитьбе не посоветовался. Однако, способность Ирмы «залезть» в душу, могла и ей затуманить голову. Как же так случилось, что из-за жилья, люди так растёрли моральные устои, которые процветали на Руси тысячелетия? Как и откуда такое пришло? Не было раньше этого, не было. Разве может она, крёстная мать, поступиться словом, данным покойнице? Вырос Егор, но она и сейчас, перед Богом, крёстная мать ему. Откровенно и нагло грабят парня, а он этого не видит и не понимает. Нет, она не может молчать!
Знойные солнечные лучи тускнели, прячась в наступающем закате. Пыльный воздух начал свежеть. Уплотнилась тень от раскидистого дерева над скамейкой. Лия Николаевна начала ругать себя за желание вмешиваться в чужие семейные отношения, только собралась уходить, как показался Егор. Тяжёлая поступь ссутулившегося тела, вызвала в ней прилив жалости к Егору. Парень совсем не жалел себя, надрывался, зарабатывая деньги для семьи. Ирма была всем недовольна. То подпускала к себе, то отталкивала. Увидев доброжелательную соседку, Егор устало улыбнулся, подошёл:
«Добрый вечер, отдыхаем?»
«Поджидаем!»
«Кого или чего?»
«И кого и чего! Поговорить с тобой хочу. Правда, ты вздумал свой дом на
Ирму переписать?»
«И откуда Вы только всё знаете? Да, правда. Хочу перед ребёнком долг свой выполнить, застраховаться на будущее. Мало ли что случиться может, мой ребёнок будет обеспечен!»
«Ты что? Контуженный?»
Лия Николаевна, ну что Вы всё время в мою семью лезете? Знаю, Вы моя крёстная, обещали моей матери позаботиться обо мне. Мама давно умерла, а я уже взрослый мужик, имею жену и ребёнка. Своя голова на плечах!»
«Своя ли? Жена твоя дрянная бабёнка!»
Нахмурив брови, Егор грубо оборвал соседку:
«Дрянная бабёнка, но моя бабёнка. Поймите же Вы, мне не надо другой. От других меня воротит! У наших деревенских женщин грязь под ногтями, подмышки воняют, а Ирма вся ухоженная, дорогой парфюн, модная одежда, изысканные манеры, красивая речь.!»
«Так ты за это жизнь свою калечишь? Зомбированный магией ты»
«У каждого свой жизненный узор! Завидуете Вы чужому счастью, своё-то не состоялось!»
«Ах, ты! ,- задохнулась Лия Николаевна, веснушки на её круглом, разгорячённом лице выступили коричневатыми пятнышками, -
Вместо того, что бы под окрики тёщи горбатиться, за женой последил бы! Начиталась она книг по мужской психологии, из тебя верёвки вьёт!»
«Что Вы знаете о наших отношениях? Я не один раз ставил ей тест на порядочность, она само воплощение невинности!»
Возмущённая соседка вскочила, в сердцах рубанула рукой воздух:
«Он ей тест, а она ему рога!»
У Егора едва заметно задрожали крылышки носа, вспыхнули щёки. Спросить он ничего не успел. Взъерошенная Лия Николаевна ринулась к своей калитке, обдав парня лёгким ветерком стремительной
походки.
Поссорившись с соседом, Лия Николаевна не видела его несколько дней, принципиально, не хотела идти на контакт. Встреча произошла случайно при странных обстоятельствах. При выходе на улицу, она заметила за калиткой чужака, который сидел с Ирмой на лавочке, за её огородом. Высокий парень старательно прятался, явно, кого-то поджидая. Вскоре, на дорожке к дому Егора, показалась весёлая компания тёщи, жены и мужа. Ирма, лучилась счастьем, выставив вперёд живот, беззаботно щебетала, опираясь на руку мужа. Егор шёл с видом человека, исполнившего священный долг. Тёща прятала усмешку в тонких губах. Увидев идущих, незнакомец ловко вывернулся из-за угла и пошёл навстречу радостной семье. Лия Николаевна двинулась следом.
«Лёша!,-
Удивлённо воскликнула Ирма, бросаясь к чужаку-
Ты откуда здесь взялся?
-остановившимся в недоумении, быстро пояснила,-
Это мой школьный одноклассник, мы так давно не виделись! Идём к нам, гостем будешь! У нас сегодня праздник! Мой муж Егор, переписал своё имущество на нашего ребёнка! Дитя не родилось, но уже собственник!»
Егор протянул руку однокласснику, подтвердив приглашение жены.
«Ты и, правда, контуженный!»,
Ахнула Лия Николаевна, враждебно отстраняя одноклассника локтем.
«Вы опять вмешиваетесь!»,
Поднялся было Егор, но соседка пошла в атаку. Сгорая от негодования, наступала грудью на беременную жену Егора.
«Чё врёшь, я вас с Лёшкой в кустах лесопосадки видела,- обличала она Ирму,
-Полюбовник тебе Лёшка и дитя от него. Обобрали парня до нитки, изуверы! Что с парнем доверчивым сделали? Стёрли личность до основания! Мамочка артиллерией магической мозги Егору забила, а ты обманом помогла!» На лице Ирмы отразился неподдельный испуг. Лицо вытянулось. Улавливался еле сдерживаемый страх.
Молодые растерялись, но не растерялась Валентина Ивановна: Жёсткие, чёрные волосы короткой стрижки, поднялись дыбом, сорванным голосом, защищаясь, она рубила словами:
«Вы кого слушаете? Старуха маразмом тронута! Не дееспособная. Умом давно свихнулась, с тех пор, как жениха убили! В военкомате спросите, как она там выступала!»,
« Халявные деньги совсем вам совесть атрофировали!,- Бушевала Лия Николаевна, -сговорились, хищники- мошенники!»
Чужак отвёл в сторону Ирму.
«Ирка, тебе нельзя волноваться, успокойся!» Поражённый Егор молчал. Его веки на бледном лице, хлопали, как у механической игрушки. Беременная жена опасливо смотрела на мужа и,вдруг, издала долгий, оглушительный, пронзительный визг. Его тут же подхватила тёща. В два тонких и оглушительно визжащих, дребезжащих голоса, мать и дочь объединились в один пронзительный, ошеломляющий звук, режущий слух и надрывающий барабанные перепонки ушей. Мощный шторм душераздирающего визга привлёк внимание прохожих. Лия Николаевна с издёвкой, поясняла любопытным: «Свинюшек на убой привели, вот и верещат! Применяют жестокий, психологический трюк воздействия на людей!»
Лию Николаевну в посёлке знали многие, её авторитет и порядочность успокоили прохожих, вызвали у сельчан колкие насмешки в адрес вопящих. Не помог и выставляющийся напоказ живот Ирмы.
«Спокойно, Ирка, сейчас вызовем полицию, ничего он тебе не сделает!»
«Не Ирка, а Ирма!»,
Поправила Валентина Ивановна, мигом прервав неудачный спектакль. Однако, одноклассник пропустил замечание мимо ушей, вновь повторил:
«Ирка, говори, мол твой Лох набросился на тебя из-за сплетни этой
старой бабы,-
Лёшка развернулся сильным телом к Лии Николаевне,-
-За клевету в суде ответишь!»
«Это мы ещё посмотрим,- подбоченилась соседка,--
-Экспертиза ДНК
покажет!»
Лёшка откровенно расхохотался.
«Ты, бабуль, из старого прошлого. Экспертиза, что дышло, куда повернул, туда и вышло! Не дрейф, Ирка, я с тобой!»
«Ирма!»,- вновь поправила Валентина Ивановна. Одноклассник насмешливо бросил ей, даже не посмотрев в её сторону:
«Ирка! Как мне
нравится, так и буду называть!»
«Понял, как надо с «мамочками»
Разговаривать»,-
обратилась Лия Николаевна к Егору. Тот стоял всё ещё бледный, но уже
приходил в себя.
«Что ж Вы мне сразу об этой встрече не сказали, Лия Николаевна!»
«Так ты всё кричал, не вмешивайтесь, да не вмешивайтесь!
Пыль с Ирмочки сдувал, рабский хомут на себя одел, слова поперёк тёще не сказал, вот награду и получил! Будешь теперь с ними судиться! С таким мужиком, как Лёшка, станут мать с дочерью часто пятый угол по дому искать!» Одноклассник сверкнул на соседку глазами, цвета ледяной, свинцовой глади.
Лия Николаевна только качнула головой, словно, стряхивала назойливого насекомого.
«Надо бы во всём разобраться, может ребёнок всё-таки мой!»,-нерешительно промямлил Егор.
« По - хорошему не понимаешь, получишь по- плохому. Я знал, что ты Лох, но не до такой же степени!»,
- Ухмыльнулся ему в лицо Лёшка. «Полиция, полиция..!»,
- вопила Валентина Ивановна. Скандал набирал обороты.
Полиция приехала на вызов довольно быстро. Поняв в чём дело, полицейские пытались разрядить обстановку. Лёшка проявил себя ещё с одной стороны, он стал буфером между конфликтующими, практически замял ссору. Валентина Ивановна моментом оценила ситуацию, заискивающе и услужливо, стремилась угодить Лёшке. полицейские уехали.
В этот день, доведённый до отчаяния и грани самоубийства, Егор долго и горько плакал на могиле матери. Жалел ли он о привитой ему с детства честности, чистоты нравственной морали, Лия Николаевна так и не поняла. Утешала парня, как могла:
«Видно, мать-покойница помогла тебе. У этой семейки была цель погубить тебя. Быть вдовой лучше, чем разведенной. Нынче старикам молодость продают за финансовое благополучие. Молодую жену тошнит от морщинистого лица, а она старцу в любви признаётся, только бы женился на ней. Потерпит несколько лет, зато богатой будет. И старик рад, за молодое тело хоть подержался. Низость, аморальность поступков больше не обсуждается, принимается обществом со скрытыми эмоциями. Жажда денег неистребима.
Людей-хамелеонов, словно, специально, выращивали для нашего времени. Экстрасенсы, магия, как на дрожжах, расплодилась. Нет наказания за колдовство, доказать его, пока, невозможно. Не изучено такое явление воздействия на человека. Есть в природе средство против магии, но оно не открыто и этим никто не занимается. Я, считаю, редкий человек не подвергался чужеродному влиянию, потому, много страдальцев на земле. Так я, лично, думаю.
Притихший Егор внутренне был согласен с крёстной матерью, ощущал её слова, как утешение родной матери. Можем и правда, родная мать говорила с ним через Лию Николаевну, та продолжала:-
-вы, мужчины падки на хихоньки да хаханьки, агахоньки, кошачье мурлыканье томных ласк. Усыпят уловками внимание, хлоп капканчик, поймался голубчик! Много женских хитростей имеется, что бы мужика на крючок поймать! Нельзя доверяться льстивым речам и загадочному внешнему облику,-
-ласково поучала крёстная, подчёркивая свою мысль,
- твоя тёща и жена, использовали твою патологическую доверчивость. Они истинные хамелеоны, в людском обличии. Точно хамелеон, Выслеживают свою добычу, выплёскивают на пойманный объект смертельную, обволакивающую слизь, от которой добыча не освободится, а будет проглочена! Купился ты на приятные смешки, улыбки, показную, нравственную непосредственность. Не понял, не разобрался, честно открылся, пустил змею в душу.
Так что в жизни всё бывает! Урок тяжкий, но, видно, был нужен тебе. Не расстраивайся! Людей хороших ещё много! В жизни всё бывает!», -
- Егор жил у Лии Николаевны всё долгое время судебной тяжбы. Тёща и бывшая жена признались, что намеревались, после развода, выселить Егора из дома Процесс он всё-таки выиграл, но основательно подорвал своё здоровье.

Солнце клонилось к закату. В камышах, в унисон, квакали лягушки, ветер к вечеру начал стихать, и поплавок мерно качался на воде. Наступало время вечернего клёва. Слава ловко подсек и вытащил на берег большого, ершистого окуня.

– Ну, Славок, с почином тебя! – Витек причмокнул губами, – хороший полосатик!

Вскоре друзья наловили пол- садка рыбы. Витя, худощавый, но жилистый, с крупным носом с горбинкой, резко орудуя ножичком, быстро почистил и распотрошил несколько окуней, пока его друг разжег костер, и установил на треноге походный котелок для ухи.

Когда уха почти сварилась, Слава, со знанием дела бросил в котелок дымящую головешку. Выпив по стакану водки, и закусив ароматной свежей ухой, друзья закурили.

Слава – коренастый, широколицый, обычно любящий пошутить, был сегодня печален.

– Ты давай, Славок, не темни, – Витек внимательно посмотрел на друга, – я же вижу, последнюю неделю – сам не свой ходишь. Что у тебя случилось?

Слава бросил окурок в догорающий костер, и не торопясь, начал разливать по второй чашке ухи. Он поставил чашку с дымящейся ароматной ухой перед другом:

– Витька, у меня к тебе дело будет серьезное... – он задумался, как будто не знал, стоит ли продолжать беседу.

– Слушай, кент, мы же со школы друг за дружку держимся, чего ты зажался, как целка.

– Витек, ты же знаешь мою тещу…

– Тетю Зою? А кто же ее не знает?

Слава налил по второму стакану, и друзья быстро выпили.

– Да, Витька, жизнь, она бывает по-разному складывается. Ты вот один – до седых волос на заднице прожил, а у меня семья, дети, заботы…

– Я не понял, а чего ты про тещу-то спрашивал?

– Не знал я, братуха, что до такого дойдет. Ты у меня один близкий дружок, тебе вот расскажу. Так вот, решил я старую каргу – немного обшкурить.

– Старуху ножом по горлу, и в колодец? – Витька выпучил глаза.

– Вот ты извращенец, Витя. Тебе что пятнадцать, что сорок – вообще не меняешься. Слава положил пустую чашку на траву. – Как Алексей Пантелеевич, муж ее, восемь лет назад – то ли пропал, то ли уехал, бабка сама не своя стала. Скорее всего – головой подвинулась. Жадная стала, до ужаса. Даже себе ничего не покупает, ходит в старье, ест – что по- дешевле. В основном супчики из потрохов себе варит. Хотя и пенсия у нее приличная, и сметаной на базаре торгует…

Слава задумался и разлил по стаканам оставшуюся в бутылке водку.

– Так может она экономит, собирает деньги? – Витек быстро выпил, и засунул в рот вареный кусок рыбы.

– Мы в прошлом году газ проводили, у нас семь тысяч для подключения не хватало, Танюха попросила у нее. Бабка вся затряслась, нет у меня, и все тут. Потом, наутро, принесла деньги. А саму всю колбасит от жадности, ручки так и трясутся.

– Да, Славок, не повезло тебе с тещей…

– А помнишь, Витька, когда в конце девяностых дом Лукича в центре разбирали, нашли у него восемнадцать тысяч в подвале, еще советскими. Это было бы в восьмидесятые – целое состояние. А Лукич всю жизнь на велике проездил, и в одной фуфайке проходил.

– Я в книге читал, Сталин тоже почти всю жизнь в одном френче проходил.

– Дурак, я не про то. У старой карги, я думаю в заначке, не меньше полмиллиона заныкано. Это сорт людей такой. У них деньги лучше сгниют, чем родне помогут.

– Так чего она, даже внукам ничего не покупает?

– Ну, принесет раз в неделю внукам по шоколадке. А Светке – какие шоколадки? Восемнадцатый год пошел. У ней джинсы одни три тыщи стоят, да эти, как их там, бабутены…

– Лабутены.

– Да, лабутены. А Светке одеваться надо, она у меня в этом году в город, в медицинский будет поступать…

– Славок, ну и к чему ты весь этот базар развел?

– Теща уезжает в субботу к сестре, в Зареченск. А мы с тобой у нее дома ночью похозяйничаем. Я знаю, где у бабуси – «бабуси» припрятаны.

Витек вздохнул:

– А не стремно родню-то грабить?

– Витек, да я все и не буду брать, пускай себе копит старая склочница. Штук сто пятьдесят возьму, с долгами рассчитаться, да Светку в институт устроить. Со мной пойдешь – и тебе доля упадет.

– Лады, Славок, я в теме.

– Вот и хорошо. Иди, возьми ведро в машине – и залей костер.

Витя вернулся удрученный:

– Как домой-то поедим, у тебя там лужа тосола под капотом.

– Вот чертова таратайка, доведет она меня! Опять, наверное, помпа потекла. Этой ржавой «копейке» лет, почти как нам с тобой. Ты иди к Кузьмичу, он на Боярском ерике рыбачит, попроси, пусть дотащит.

Шустрый Витек убежал звать Кузьмича на помощь, а Слава подошел к своему старому, видавшему виду «жигуленку», и в сердцах пнул его по колесу…

Зоя Андреевна подоила спозаранку корову, обмылась в душе, достала из шкафа свою парадную зеленую кофту и положила ее на кровать. Затем взяла большой фонарь, открыла люк в погреб, в веранде, под паласом, и полезла вниз. Погреб у нее был большой, под всем домом. Только вот завален всяким ненужным хламом. Бывший муж, Алексей Пантелеевич, раньше работал тридцать лет завхозом в школе, и натаскал всякое списанное и ненужное в школе имущество. На стеллажах лежали: старые журналы, мячи, физкультурные маты, волейбольные сетки. Один шкаф занимали химические колбы и пробирки, а в большом железном сундуке даже лежал гипсовый скелет, из кабинета биологии, который Зоя Андреевна почему-то прозвала « Гошей». На самом высоком шкафу стояла большая гипсовая голова Ильича. Он с лукавым прищуром всматривался в темноту подвала.

« Надо все-таки как-то Славика попросить разобрать здесь, а то ногу поставить скоро будет некуда…» – подумала Зоя Андреевна.

Алексей Пантелеевич, бывший муж, был на четыре года младше ее, однако тоже, далеко не мальчик, когда в шестьдесят лет уехал из деревни, с учительницей литературы, Галиной Сергеевной, худой и бледной мышкой. Верно говорят в народе, седина в бороду – бес в ребро. Она хорошо помнила тот день. Уже будучи давно на пенсии, ее неожиданно попросили поработать год в Лесхозе, за бухгалтера Валентину, которая неожиданно ушла в декретный отпуск.

К конторе подъехало желтое такси. Муж, в новом пальто, весь свежевыбритый, вызвал ее на улицу.

– Ты, Андреевна, не обессудь, сердцу, оно ведь не прикажешь, – он опустил глаза, – и поддел начищенным до блеска ботинком грязный глиняный комок. –

Мы с Галей все решили, уезжаем в Питер жить.

Галина Сергеевна из машины быстро посмотрела на нее, и тут же отвернулась.

– И давно ты с этой… Лохудрой.

– Зоя, не нужно скандалить. Давай расстанемся интеллигентно.

Зоя Андреевна сжала кулаки:

– Ну и проваливайте, раз вы все решили, только чтоб духу вашего больше в хуторе не было!

Она развернулась, и пошла в контору. Обернулась возле самой двери:

– И не приезжай! Никогда!

Вот так он и уехал. Только на Новый год и на День рождения звонил, спрашивал про Таньку, про внуков. А ведь тридцать два года прожили душа в душу. Казачка Зоя, звали ее на хуторе. А он – всегда был тихий, безропотный Леша. Все время за ее широкой бабьей спиной, как «бесплатное приложение», – так один раз пошутила Танюшка, да так прозвище к мужу и прилипло.

Разлуку с мужем она пережила стойко, уйдя с головой в работу, да заботы с внуками. А еще себе Буренку прикупила, чтоб было всегда у внучат свежее молочко, да сметанка. В семью дочери особо старалась не встревать. Зять Слава оказался нормальным мужиком, малопьющим, не скандальным, но немного с ленцой. Раньше работал на заводе, вроде зарабатывал неплохо, потом лень ему стало, за пятьдесят километров каждый день ездить, пошел в местный Лесхоз. Но хозяйство три года назад развалилось, и Слава пошел работать к местному фермеру Савельеву, механиком и водителем. А у фермера какой заработок – есть урожай, и прибыль будет, а нет – сиди на голом окладе.

Зоя Андреевна аккуратно прошла по узкому проходу подвала, аккуратно миновав крысиные капканы, и подошла к железному сундуку. Приподняла крышку сундука, петли отчаянно скрипнули в тишине подвала. Из сундука, пустыми глазницами, на нее пялился скелет. « Ну что, Гоша, охраняешь? »

Она запустила руку под старые журналы, и вытащила трехлитровую банку, закрытую полиэтиленовой крышкой. Банка была набита сверху до низа денежными купюрами: « пятисотенными» и «тысячными». Бабушка положила банку в сумку, вздохнула, и пошла назад, к лестнице.

Зоя Андреевна наказала бабе Нюре, соседке, подоить корову вечером и с утра пораньше, и пошла к автобусной остановке.

Утром Слава пошел в сельпо за сигаретами. Возле магазина стояла старая, полуразрушенная колхозная столовая. Из проема окна валил дымок. Он подкрался, и схватил за ухо соседского мальчишку, конопатого Димку:

– Тебе папка курить разрешил?

– Ай-яй, пустите, дядя Слава, я так, попробовать решил, – Димка бросил бычок на бетонный пол, и быстро растоптал. Из двери магазина вышел Витек с батоном и бутылкой кефира.

– Давай, быстро чеши отсюда.

Димка схватил велосипед, и быстро убрался восвояси. Витек задумчиво посмотрел ему вслед, и хитро подмигнул другу:

– Ну, что операция « Ы» не отменяется?

Слава оглянулся вокруг:

– Ты поменьше языком трепи, болтун. В двадцать три тридцать – за старым клубом.

– Слушай, Славян, у тебя же именины завтра. Отмечать-то будешь?

– Витек, сорок лет – не отмечают. Но мы с тобой на дело сходим, и потом обязательно отдохнем.

Витек махнул в сторону автобусной остановки:

– Никак Зоя Андреевна куда собралась?

Старушка стояла прямая, как столб, в косынке, в новой кофте, и с сумкой, вглядываясь на трассу, в ожидании автобуса.

Слава кивнул другу головой, и пошел в магазин, у входа ему показалось, что со второго этажа столовой за ним кто-то наблюдает, будто промелькнула чья-то тень, он быстро обернулся, но никого не увидел…

Всю неделю жена Танюха ходила как блаженная, улыбалась, и иногда посмеивалась. Один раз даже суп сильно пересолила.

– Ты чего, Танюха, влюбилась, что ли? – подшутил Слава.

– Эх, Славик, скоро моя мама тебе на День рождения такой подарок приготовит…

Слава вздрогнул. От тещи он давно не ожидал ничего хорошего. Он отодвинул тарелку с пересоленным супом, неожиданно нахлынули воспоминания.

С Танюхой они учились в параллельных классах. Потом она в Михайловку, в колледж поступила, а он в Урюпинское училище. Через три года встретились на местном пляже, Слава ее и не узнал: девка похорошела, постройнела, голубые глаза, русая коса до пояса… Славу будто молнией тогда ударило. Целый месяц бегал за ней, как привязанный: в кино ходили, на дискотеку. Однажды его в сторону отвела ее мама, Зоя Андреевна:

« Парень ты, конечно, хороший, но не пара ты нашей Татьяне ¬– не ходи ты к ней, сынок…»

Вскоре его в армию забрали, Татьяна даже на проводы не пришла. Хотя письма изредка писала. Потом друзья рассказывали, к ней ездил армянин Ашот, из Зареченска, на новой спортивной « Ауди». Мама Зоя была в восторге от молодого, обходительного и вежливого человека. « Слова от него грубого не услышишь, и меня даже мамой называет», – хвастала тетя Зоя соседкам.

Но гром раздался среди ясного неба. Приехала сестра Елизавета из Зареченска, оказалась, что она жила в одном дворе, с красавцем-армянином. Ашот Погасян, как оказалось, давно женат, и счастливый отец двоих маленьких детишек… В тот вечер, « Ауди» Ашота, набрала невероятную скорость по проселочной дороге, убегая от разъяренной тети Зои. Очевидцы видели даже воткнутый сзади, в багажник, топор, загнанный по самое деревянное топорище. Казачка Зоя была крута на расправу. После этого случая она махнула рукой, и сказала, что выдаст дочь – за последнего деревенского алкаша. Но вскоре из армии вернулся Слава, и через полгода они с Татьяной поженились. На свадьбе теща крепко обнимала зятя, и называла его « первый парень на деревне»

Вспомнился Славе и еще один случай, который произошел лет восемь назад. Он тогда уволился с завода, устроился в местный Лесхоз, на заготовку дров. Однажды, решили они с мужиками «подшабашить», прихватили заброшенную делянку, быстро попилили, и сдали «налево» десять прицепов дров. В выходные он собирался с женой в город за покупками. Слава уже одел новую куртку, когда к дому подъехал «Уаз», оттуда вышел лесник Васильевич, пожилой участковый Голубев и теща Зоя Андреевна.

– Слава, вы что, охренели, – завелся Васильевич, – на той заимке – редкая порода дуба росла, а вы скоты, все попилили. Как я теперь отчитываться перед «Природоохраной» буду?

– В понедельник, со всей со своей бандой – напишите объяснительные, а то дело в район передам, – участковый Голубев сурово насупил брови.

Слава посмотрел на Зою Андреевну, как будто ища в ней поддержку. Но теща была сурова, как снежная королева:

– Все деньги за продажу древесины– сдадите в Лесхозовскую бухгалтерию, под расписку. А не то, милый зятек, поедешь дрова валить далеко, в тайгу…

И вся троица, хлопнув дверьми « Уаза» укатила, подняв столб придорожной пыли.

– Слаав, – вышла из дома жена, – а чего они приезжали-то?

– Да так, по работе.

– Так мы поедим за новым теликом или нет?

– Или нет. К маме твоей будем ходить телик смотреть…– Слава махнул рукой, и пошел в дом переодеваться.

За последние годы теща немного осунулась, похудела, только голос у нее был такой же властный, с металлическими нотками. А характер стал более черствый, тяжелый. Слава больше не ждал от нее ничего хорошего...

Текст большой поэтому он разбит на страницы.